«И построил Ноах жертвенник Господу, и взял он от всякого чистого скота и от всякой чистой птицы, и вознёс всесожжения на жертвеннике»
В разгаре лета, возвратив стране, по её мнению, священный из долгов, мы встретились на пляже Боковеньки в том месте, где вилась она пошире. Нигде тогда, наверно, в целом мире не обреталось пресчастливее парней: два русских и один, увы, еврей, которых не было эсэсэсээрей.
Любить страну - не то, что баклажаны на костерке с кинзой и чесночком, любить страну – это, по меньшей мере, странно, быть преданным… приданым… преданным?!.. запутался, но всё же можно, ей. А путался тогда я от того, что берег речки весь дымком накрылся. Наш костерок, вернее то, чем от него стрекозок, птичек и гражданок юных мозг, в прекрасных заточённый бонбоньерках, благоуханьем шуточно кружился.
Мы были молоды и, значит, веселы, а это чаще, чем наоборот, мы жгли легко тогда костры судьбы на перекрёстках и на поворотах. Но тот один на пляже, с утречка, до зноя, благо источал вокруг, как будто бы шанель на нём сжигали, или Акиву, или вражий дух витал над речкой, тёпленьким песочком, жужжаньем ласковым, не девушек, шершней, и было хорошо, я помню точно, среди шампуров, мяса и друзей. Мы будто бы причалили ковчег, долг родине, ну чем не бедствие, избавив от себя; он ткнулся в камыши и берег, и, как воды, он запросил огня. Мы взяли плоть и дали ей огня, по незнакомой, Чьей-то Высшей воле, то есть, конечно, изначально, для себя мяско, к нему лучок и помидорчик… Красиво, смачно… Из пива пучком укропчика туда-сюда… И вот поплыл над берегом елей, и показалось, призакрыв глаза, что в сан первосвященник посвящён на жертвенник восходит… Обнажён пред ним весь белый свет и даже дальше, преград нет истине, ни капли нету фальши, а только чистое желание служить, не запахом и не штыком, лишь исполненьем воли, той самой, что ведёт к концу времён, истоку каждой радости и боли, и трагифарса в многоликих ролях. И мысль, как атавизм, испражнена, ей места нет, она и сожжена, и поднимается к истоку по кратчайшей, душа живого есть душа мельчайшего, кротчайший голубь сходен дерзкому быку, наш мир лишь буква в непрерывную строку.
И потому, уподобляясь не кому-нибудь – Ему, шипит плевок на дерзкую страну, абсурдно распалившую войну с тем берегом, где жарили когда-то шашлык три друга, бывшие солдаты.
Моше