Взорванный дребезжащим звонком дисковый аппарат в квартирке Клейнеров, тут же замолк. Через мгновение повторно заскрежетал.
- Мишка, это твоя шифровщица вызывает, - пискляво донеслось из туалета.
- Файка, ты чё воняешь, тебе не сидится там тихо? – неестественно пробасил, закончившим мутировать голосом, брат, рванувшись к аппарату, чтобы опередить маму, вырвавшуюся из кухни, на ходу вытирая о передник руки, кровожадно устремлённую к той же цели. Выспавшаяся молодость победила. Миша хватанул трубку и, закрывая динамик рукой, укоризненно произнёс:
- Ну, ма, - театрально нахмурившись.
- Я тебе скока хочешь буду повторять, - взвизгнула не по родному мама, - Она тебе сломает жизнь, у ней на лице написано – махровая жидовка. Если вдруг плохое время, то у ней и документ не спросят, всё ж ясно и так…
- Мама! – очень серьёзно, не по-юношески строго, прервал.
Только когда бухтящий, взмахивающий от волнения руками, предок скрылся в кухне, молодой человек сладко пропел в трубку:
- Да, Сонечка, слушаю.
- Миш, у тебя во сколько пары заканчиваются? – бархатная картавость обворожила даже динамик, переставший дребезжать.
- В три где-то, а что?
- Давай в три в столовке. Если наберусь храбрости, что-то скажу важное, хорошо? – динамик не выдал ни звука, заинтригованный. Его поддержал шёпот абонента:
- Сонечка, я заинтригован. До встречи.
Миша и Соня дружили с первокурсной картошки, сбор которой в стране, без помощи новоиспечённых студентов, обойтись не мог. «Дружили» - очень ёмкое слово, если речь идёт о тех временах, когда, во-первых, в это понятие вкладывалась общность интересов и симпатия, а далее, до дцатых, можно было продолжать описывать взаимную заинтересованность и её последствия, проявлявшиеся по-разному, в зависимости от отягощённости воспитанием.
Миша и Соня были благовоспитаны относительно. Михаил, деливший с Фаиной комнату в маленькой купчинской двушке, наблюдая за чувственным взрослением, опережавшей в развитии сестры, рано заметил появление усиков и отдельных волосинок на подбородке, предвещавших ощетинивание.
Мама и папа Сони были отягощены снизу, если по гендреву, стремительно взрослевшей дочкой, а сверху еще более скоро регрессирующей бабушкой. И все это в одной комнате коммуналки у Пяти углов.
Поэтому картошка, собиравшаяся небрежно во славу партии и правительства студентами, ими же тщательно отбиралась в личных целях. В электричке Соня, печально вздыхая, взглянула на свою неполную авоську с картошкой, и с уважением на рюкзак и две сумки, сидящего напротив, молодого человека. Итогом того дня было знакомство, поделенные поровну, доставленные с Сонину семью, овощи, и поцелуй на прощание у Пяти углов. С тех пор они были неразлучны. В тот день, после пар, в столовке Миша проглотил яйцо под майонезом и дотыкивал зеленый горошек, когда сидящие рядом одернули его: «Мишка, вон твой Сон идет»
- Да, вижу, вижу, - и помахал деловито рукой подруге. Они отсели за свободный угловой столик на двоих. Ладонь Миши мягко накрыла, не по годам натруженную, девичью руку.
- Ты хотела что-то сказать важное. Я весь день этого ждал. И ждал бы еще сколько нужно, но ты здесь, - ласковым взглядом он шарил по рукам, плечам, лицу девушки. Взглянув нежно, весенне-брачно, если по природному, расслабленно зашептала Соня:
- Вчера успела забежать в синагогу, хотела вопрос задать. Еле нашла человека, вроде знающего, Зуся зовут, и спросила. - испытывающе стрельнула взглядом в красивое носатое лицо избранника.
- Неужели о том, что мы хотели? - Миша сильно сжал ладонь девушки. Улыбнувшись, она заморгала чаще.
- Да-да. Он сказал, что помолвка по-еврейски эрусин называется. А дальше описал столько условностей, я и не запомнила, но решила, что у нас будет свой эрусин. У меня сегодня мама с папой уезжают на дачу. Я тебя приглашаю для обряда по-нашему.
- Сонь, не буду даже ничего спрашивать, я согласен, - он отбил пальцами мотивчик на запястье девушки, - Давай, как всегда, время скоротаем. В «Спартак»?
- Ага, давай, - выдохнула облегченно Соня.
Соня и Миша весь сеанс процеловались на последнем ряду, так и не запомнив, какую из «Анжелик» смотрели. Слизистые влюбленных давно уже были приведены в состояние крайней отзывчивости. Чтобы остыть, решили до Пяти углов дойти. По дороге срывались на бег вприпрыжку, останавливались, целовались, приставали с приветствиями к прохожим, не обращая внимания на сумеречную слякоть. Запыхавшись от быстрого подъема на последний этаж, тяжело дыша, Миша взволнованно опомнился:
- Соня, а бабушка?
- Да она же совсем глухая и слепая. У нее угол свой, лежит себе там тихо. Пошли.
Огромная входная дверь цветом напомнила желудочное расстройство, жалобно, будто уже с унитаза, взглянула на молодую пару бесчисленным количеством звонков-глаз, некоторые из которых были с фингалами, то есть небрежно подписанные фамилией владельца.
Прошмыгнув в большую квадратную комнату, Соня шепнула:
- Туда садись, подожди, перышки почищу.
В тикающей ходиками тишине, привыкнув к полутьме, он различил в дальнем углу кровать с бабушкой под светлым одеялом и упитанное белое тело холодильника, отличавшееся только вертикальным положением. Все остальное тонуло во мраке, смешавшемся с запахом нафталина. Не зашторенное окно в колодец открывало к созерцанию окна напротив, в которых покрикивало, кашеварило и курило отработавшее народонаселение.
Представшая Сонечка была в халатике, она подошла к сидящему суженому и стала гладить его голову. Он прижался к вздымавшемуся животику.
- Миша, милый, это будет наш эрусин, - она повела плечами, халатик соскользнул. Такое открылось Мишиным глазам, что весь остальной мир разом погрузился в нафталиновый мрак, а самоё светлое и радостное предстало. Соня притянула Мишу на родительскую кровать, и тогда «душа забыла все, что в муку ей дано…» В момент, когда Мишино тело, приподнявшись на локтях, закатило глаза в твердой уверенности, что вожделеннее его Сонечки нет на свете никого, в углу вспыхнуло бра, высветив сидящую на кровати слепо-глухую старушку, вполне осознанным взглядом, шамкая беззубым ртом, рассматривавшую инсталляцию а ля Роден. Молодежь замерла. Старушка, отрыгнув мокроту, удовлетворенно кивнула.
Прощаясь, уже в дверях, Соня чмокнула Мишу.
- Миш, все равно эрусин удался, ну по-нашему.
- Конечно. Сонечка, конечно. До завтра, - обнял девушку в халатике, прижимая, как замерзшую птичку лохматый кот.
На завтра были очень хорошие, по плану произошедшие, новости. Сонины родители давно уже подали в Америку. Мишины - в Германию. По задумке молодых, где-то там они встретятся и, создав семью, расправив паруса, направят корабль в красивую долгую жизнь. Сонины получили добро и, через каких-то пару десятков сеансов в «Спартаке», Миша, обстреливаемый укоризненными взглядами работников, сопровождавших выезд за рубеж, не замечая их, вперившись взглядом в возлюбленную, провожал семью Клейман. Бабушка в коляске также отрыгивала мокроту и удовлетворенно кивала, родители пересчитывали багаж, включая Соню и бабушку; сбивались, снова тыкали пальцами.
- Сонь, не плачь, я скоро. А хочешь, плачь. Ты еще красивее, когда плачешь, - не зная, как успокоить, неопытный юноша гарцевал вокруг избранницы. Девушка кивала и продолжала плакать.
- Миш, я же люблю тебя, - и снова заходилась, ну просто неудержимо.
Закрывались сессии одна за другой, иногда Миша ходил в «Спартак», ждал третьего звонка, потом, в уже темном зале, находил те места, на которых им было хорошо и садился, совсем не вникая в происходившее на экране, а представляя встречу и вообще, как оно все будет. Соня звонила по договоренности заранее, в вечер субботы, чтобы обойти козни Мишиной мамы. Даже Фаина перестала издеваться, облагороженная наблюдением за чувствами брата. Дорогие международные переговоры проходили быстро. В отсутствие объекта в тактильной близости, вызванные эмоции быстро потухали, или тухли. Не знаю, как правильно, но тухли многозначительнее.
В один из субботних вечеров, недобрившего уже устойчивую щетину Мишу, призвала красивая телефонная трель нового кнопочного аппарата.
- Алло, Сонь, слушаю, - спокойным низким баритоном.
- Миша, это ты? – может потому, что давно не звонила, прозвучал именно такой ответ.
- Да я, конечно, как ты? – начал волноваться от нахлынувших воспоминаний.
- Я в порядке, магистра архитектуры подтвердила, пригласили на работу к Генслеру, это проектное бюро, одно из самых. Впрочем, ты не знаешь. Ну, было одно время тяжеловато, когда бабушка умерла, ей же за войну выплачивали, так и нам хорошо было. Но сейчас все здорово, а у тебя-то что, ты получил визы? - Соня не очень волновалась в этот раз при этом вопросе, в который раз повторенном.
- Нет еще, сам не понимаю, почему. Файка занимается, говорит, тянут. Чертовщина какая-то.
- Миша, скажи мне честно, я пойму, ты не хочешь меня видеть? - дрожь в голосе усилилась.
- Да нет, Соня, просто сам не понимаю, столько времени, и ни да, ни нет.
- И я спрашиваю, да или нет, а ты так уклончиво отвечаешь. Я же женщина, я чувствую, - трубка качественно передала все далекие интонации.
- А я что, не чувствую, Сонь? – раздраженно, - А что поделать-то могу?
- Можешь, Миша, можешь, хотя бы звонить мне можешь, а не только я, - вскрикнула огорченно.
- Да, конечно. Но мы же так договаривались, что ты и в субботу, - недоуменно.
- Миша, какие договоры, когда чувства остывают, жизнь проходит, а ты не му-му, - уже кричала Соня.
- А, так вот в чем дело. У тебя все остыло, - в том же недобрившемся недоумении.
- Миша, ты дурак что ли, не понимаешь, о чем я? – продолжала кричать за свои деньги Соня.
- Соня, может я действительно дурак, тогда что? – с оттенком злости.
- Тогда, Миша, дурак мне не нужен, - короткие гудки ошпарили побритую щеку.
Та же купчинская квартира Клейнеров. Седеющий мужчина с высокими залысинами работает у, чудом вмостившегося, кульмана. Халтурка на дом - дело святое. Идет запах. Когда такое в еврейском доме – это значит, что готовится гефилтефиш и еврейский новый год скоро. Еще бодрая, но совсем седая и сутулая старушка в переднике двадцатилетней давности привычно копошится на кухне. Тишину пронзает мелодия «семь срок». Сняв очки, Михаил дошаркал до трубки радиотелефона.
- А, Фая, привет! Как там неметчина? – устало, но весело.
- Миш, привет, да порядок здесь, свинины в разных видах, даже вполне очеловеченной много, а так ничего. Дети учатся, мы работаем. По субботам в синагогу захаживаем.
- Не надо было так далеко забираться для этого, все здесь то же самое, - иронично ухмыляясь.
- Ой, Миша, не начинай. Я звоню поздравить тебя и маму с Рошашана. Мама, наверное, рыбу делает? - наигранно мечтательно пропела сестра.
- Да уж, как водится. Позвать ее?
- Не, не надо. Передай сам. Отвлечется, что-то не то сделает.
- Ты в каком смысле? В смысле, как всегда? - заговорчески прошептал в трубку.
- Да во всех, Миш, во всех. Ты хоть нашел себе кого-нибудь? - стараясь заботливо.
- Так не сильно ищу, заработался. А потом, ты же знаешь, мне как тогда визу не дали, что-то надломилось, остыло что ли…
- Я и говорю «как всегда» про маму, - хихикнула в трубку.
- Я чего-то не понимаю тебя, о чем ты? - напрягся.
- О визах наших, Миша, - снисходительно, как добрый наставник.
- А что о них-то? Не дали, и не дали, - буркнул.
- А я как здесь, Миша? - от крика вздрогнула трубка.
- Визы, Миша, всем дали, я только позже уехала.
- Что, и мне? – прошипел.
- Конечно, я их в руках держала.
- Когда?!
- Да как Сонька уехала, так через неделю, - понимая, что наделала, осеклась.
- Фая, но это невозможно! - глаза поползли вверх, от этого лоб заморщинил, - И где они?
- Маме отдала, где, - тихо, уже от безысходности, произнесла Фаина.
-Мамааааааа!!! - пиканье коротких гудков заглушил истошный вопль, пьяно раскачивавшегося, обхватившего скрюченными руками голову и до боли ее сжимавшего, мужчины.
Моше