УРОК ИСТОРИИ
Разогревшееся к середине дня солнышко, выгнало, в большую перемену, детвору на школьный двор. В глубине сбившихся группок мелькали бутылки пива, а над головами вился табачный дымок. Шестиклассники, из начавшего зеленеть куста, выудили сдутый мячик, и весело гоняли его.
- Слышь, жидяра, пас, слышь! – орёт Славка Зайцев Захарчику Рубинчику.
Запыхавшемуся в атаке, Захарчику некогда и ответить, да и привык он к обидам такого рода от Славки. С ним и спорить тяжело, красивый он, высокий, белобрысый, со скачущей чёлочкой, все девчонки за него, и даже некоторые училки.
Хрипло прервал отдых школьный звонок. У шестого сейчас история, а там Берта Моисеевна. Любимчиков у неё нет, да и никого нет, по слухам, одна живёт.
Включились песочные часы, в узенький проём дверей песчинками хлынули со двора ученики. Над их головами разносилось звонкое Славкино: «Жид пархатый, номер пятый, убил дедушку лопатой…» И всё это в сторону Захарчика, и многие об этом знают. А Славка не унимается, он ещё и жест обидный придумал: поднимает руку, вытягивает мизинец, и нервно сгибает-разгибает его, то ли намекая, на малый рост Захарчика, то ли на его незначительность. Конечно, не сравнится пухлый, косолапенький мальчишка даже с одной белобрысой Славкиной чёлкой. Вот и приходится тяжёлыми вздохами утрамбовывать поглубже обиды.
А эта Берта Моисеевна - училка хорошая, чего-то там говорит у доски, не мешает делать свои дела ученикам, особенно на «камчатке», где Славка Зайцев с приятелями и обитает. Именно на уроках истории оттуда колбасой попахивает, фольга шоколадочная потрескивает, вылетают самолётики и плевки бумажками жёваными.
Сидит себе, слушает внимательно, лопоухие навострив, на первой парте Захар Рубинчик, и несколько сознательных вокруг. Остальные делают, чего хотят, только что не бегают по классу.
Берта Моисеевна говорит мягко:
- Ребята, все вы знаете, что скоро девятое мая. Это День победы. Любимый мой праздник и очень важный для всей страны, для всех людей, особенно для вас, потому что именно вы – будущее страны, всего мира. А будущего без уроков прошлого не может быть. Вы, несомненно, много об этом слышали, поэтому сегодня я решила поговорить об особенном, что было на той войне и что, во многом, предопределило победу – о душевной теплоте солдат друг к другу, о взаимопонимании и чуткости людей, находившихся в ужасных бытовых условиях, голодных и грязных, но не потерявших человеческий облик. - продолжая говорить, она, будто замаравшись о слова, брызнула дезинфектором на руки, - Наверное, это и были главные подвиги, совершавшиеся в военное время.
Тут Захарчику прилетело. Сначала в крутой затылок врезалась пара плевков, затем на парту шлёпнулось послание, скомканная бумажка, явно, много раз, просмотренная по дороге, с коряво начириканным сверху: «жиду»; и стилизованная закорючка, в которой понимающий легко мог распознать согнутый мизинец. Захарчик постарался незаметно развернуть записку. Пляшущие буквы обожгли: «Номер пятый, умри, жидяра», и ещё раз загнутый мизинец.
Не прекращая монотонно говорить, Берта Моисеевна нежно вынула из рук ученика записку, и мелькнула по ней взглядом.
- Скажу вам честно, ребята, собиралась рассказать другое, но прочла эту записку с обидными словами, и решила, что расскажу один военный случай. Он произошёл с моим папой, и имеет отношение к нашей теме сегодня, и к этой записке.
Заинтересованных сказанным добавилось. Женщина в возрасте отошла к окну, поправила седую «бабетту», взглянула на улицу, где новенький физрук безуспешно уговаривал старшеклассников бежать стометровку.
- Папа не любил говорить о войне, но в тот день кто-то обидел на работе, упомянул его национальность. Видимо, он не ответил, и чувства, его переполнявшие, излились воспоминанием.
Они выбили фашистов из какого-то лагеря и, очень уставшие, расположились на отдых. Хотелось курить, и папа бродил среди, лежащих прямо на земле, солдат. Среди конвойных, охранявших загон с пленными немцами, нашлась махорка. Папа присел, скрутил папироску, затянулся, встал, и только тогда вгляделся в происходившее вокруг. Усталые бойцы вповалку лежали. У кого-то было во что закутаться от холода, другие прижимались друг к другу, но с пленных одежду никто не снимал. Они, уставшие ещё больше, от того ещё, что проиграли, лежали, не в силах присесть. Лишь один возвышался в полный рост. Величественный, статный, белокурый красавец. Даже с сорванными погонами и расхристанным мундиром, видно было, что это офицер. Привстав с папироской, мой маленький, щуплый папа встретился взглядом с этим красавцем. Все вокруг стелились вдоль земли, только эти двое во весь рост.
- Фарфлюхтен юде, - громко, с ненавистью, отчеканил фашист.
Папа понял, что он сказал, ведь родители знали идиш, немецкий очень на него похож. Он сказал «проклятый еврей». Без единого звука, лишь крепко, до боли, сжав приклад своего автомата, папа махнул головой в сторону ближайших развалин. Немец всё понял и двинулся туда. Наблюдавшие конвойные равнодушно следили за передвижением. Ровно держа спину, гордо вскинув голову, красавец-фашист прошёл вдоль своих. Пару десятков шагов и двое оказались недоступны посторонним взглядам. Папа, стараясь подражать, словно пони перед арабским скакуном, выпрямил спину и задрал голову. Напротив, высокомерно, презрительно взирая на маленького человечка, стоял немец. Папа, подняв автомат, махнул им в сторону леса, мол, беги. Сил говорить не было ни у того, ни у другого. Став ещё ровнее, пленный сложил руки по швам и покачал головой. Тишину прошила автоматная очередь.
Возвращавшегося встретили усталые вопросительные взгляды конвойных. Потрескавшимися, иссохшими губами папа прошептал: «Бежать хотел», те понимающе кивнули.
В классе было тихо, только с улицы доносился гогот старшеклассников, издевавшихся над физруком.
- Ребята, бывают и такие враги. Красивый, убеждённый в своей правоте человек, и враг. Тогда все, кто наблюдал произошедшее, поняли моего папу, и последствий никаких не было. А вот он не забыл, мучился, сомневался. Я хотела бы в оставшееся время урока обсудить с вами, прав ли был мой папа, поступивший таким образом.
Шестой класс зашелестел, потом загудел, с мест полетели реплики.
С «камчатки» поднялась рука.
- Что, Зайцев? – Берта Моисеевна взглянула на отрешённого, явно не проникшегося, ученика.
- Можно выйти? – развязно, с нацистским презрением к происходившему, выкрикнул Славик.
- Да, конечно, - учительница тут же вернулась к заинтересованным.
Проходя мимо первой парты, Зайцев с ненавистью глянул на Рубинчика и прошипел: «Жидяра».
- Я ожидала, что мнения разделятся. Давайте поставим перед собой вопрос по-другому: кого же расстрелял папа, врага или пленного. Хочу заметить, что мой папа не был конвойным, он был просто солдат. Несомненно, что для конвойных тот немец был пленным, а для солдат – врагом. Или не так, ребята?
Рубинчик вздёрнул руку.
- Да, Захар, что ты хочешь сказать? – заинтересованно произнесла учительница.
- Можно выйти, Берта Моисеевна? – смущённо спросил раскрасневшийся ученик.
- Конечно, Захар, иди, - и вернулась к обсуждению с классом.
Только перед самым звонком с урока, вернулся в класс Захар Рубинчик. Он тихо, всё также смущённо улыбаясь, прокрался на своё место. Уселся, глубоко съехав под парту, неуютно ёрзая, в промокшем костюме, на котором совсем не видны были замытые бурые пятна.
Оторвавшись от бурного обсуждения, Берта Моисеевна взглянула на вошедшего:
- Захар, а Зайцев где?
- Не знаю. - тихо ответил тот, - Бежать хотел.
Устало прохрипел звонок с урока, совпавший с диким криком технички тёти Глаши, зашедшей в туалет мальчиков в поисках только что пропавшей совковой лопаты.
Моше