Однажды, никто и не упомнит точнее, руководителю вторсырьевого подразделения Беленькому И.А., находившему в лозунге «ОТХОДЫ – В ДОХОДЫ», во «вдох» жизненную необходимость для себя и своих сотрудников, понадобился заместитель. Кандидатура была намечена, но стоило обдумать. В скромном кабинете поражали воображение огромные сейф и кресло, братья близнецы, но с разным характером, которых сам И.А. называл Эйсав и Яаков.
Лоснящийся от пота начальник, с покрытой морозильной испариной бутылочкой «Пепси» и выдохом облегчения, опустился в Яакова под вентилятор, и только распахнул Эйсава, как влетела секретарша, пропустила по молодому телу волну, и подсунула бумаги на подпись.
- Ай, фейгалэ моя, фейгалэ моя, - напевая, хозяин кабинета размашисто наносил свою фамилию так, чтобы не осталось места расписывать И.А. Не любил он это, лишний раз Израиль Абрамович… Нет, не любил, поэтому, как можно быстрее, необходим был зам. Сладко поглядывая на Софочку, про себя, И.А. утвердил, намеченного ранее, Фиму Рубзахера.
- Фейгалэ, когда же Вы отзовётесь на мой искренний порыв? Вы же знаете, как Ваши формы волнуют моё содержание, - ветерок от вентилятора развеивал шепот и до хихиканья щекотал Софочку.
- Ви знаете, шо за то тока и думаю, но моё кошерное воспитание делает мене правильно и больно.
- А Вы представляете, Софочка, как может лечить боль пристрелянный уже крейсер молоденькой, только вырвавшейся на большую воду, бригантине?
- А не пугаетесь, шо она разобьётся аб мощные борта? И ваще, Ви же знаете, я не могу устоять, када говорят красиво, а Ви этим пользуетесь. Это нечестно. Поначитались книжек за макулатуру, вон скока их, а теперь и пользуетесь слабостью девушки, - склонившись, чтобы сгрести подписанное, качнула у глаз И.А. крестиком, тот брезгливо поморщился.
- Софочка, что до книжек, так Вы знаете, чем мы тут занимаемся, правда? – наигранно хмурясь, директор указал на плакат вдоль стены: «СДАЛ 20 КГ БУМАГИ – СПАС ДЕРЕВО».
- Ага, панятна. А то для конспирации, - указала взглядом на цепочку бригантина, развернулась на волнах, взяв курс на выход, примеряясь, чтобы в него вписаться.
- Да, Рубзахера позови мне, - уже промочив горло, на пепсикольном выдохе крикнул шеф.
Фима, круглый и шустрый, с молодецки торчащими кучеряшками чёрных волос, косил в разные стороны, что позволяло ему скрывать мысли от собеседника и путать их, сбивая стройность попытками того поймать ускользающий взгляд визави.
- Фима, - расслабленно произнёс шеф, потягивая «Пепси», - как твои девочки?
- Слава Б-гу, шеф, - попытался хотя бы один глаз удержать на собеседнике вошедший.
- Мы столько лет трудимся рядом, что теперь ты будешь мой зам, и у меня к тебе только один вопрос: ты знаешь, чем мы тут занимаемся? – глаза директора всплыли из-под очков.
- Конечно, мы спасаем лес, - теперь уже точно зам указал на плакат про 20 кг, и сделал глазами: правым вверх, левым на юго-запад.
Увидев свершившийся акт косоглазия, начальник встрепенулся, замотал головой и решил, из жалости к себе, быстрее заканчивать разговор.
- Знаешь, когда дядя сделал мне протеже сюда, к Арону Моисеевичу, тот долго ко мне присматривался, потом зазвал к себе и, назначая замом, сказал простую вещь: «Запомните, Изя, лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз». Я слушаюсь, а что думаешь ты, Фима?
- Всё понял, шеф, - отозвался бодро и зеркально повторил умопомрачительный взгляд.
- Идите, Фима, работайте плодотворно и взаимовыгодно, - устало напутствовал И.А.
Рубзахер начал рьяно. Рассудив математически, к чему склонен был с детства, Фима решил, что число сорок символично, поскольку, глядя от нуля, со всеми десятичными и трансцендентными, оно устремлено в бесконечность, а, взглянув из бесконечности, так эта цифра в другом её конце, а значит количество раз по разу никак не ограничено. И успехи были, в связи с чем сакраментальной фразой, обращённой к супруге, картавившей также качественно, как Фима косоглазил, была: «Не свети бабло», а в минуты крайней злости он добавлял: «Дорогая». Фаина всё понимала чаще, чем нет, поэтому репетиторы к дочкам наряжались то врачами, то почтальонами, а бельё на улице сушилось исключительно старое. Чтобы любопытные не глазели излишне, под окнами их первого этажа, стараниями супруги, была разведена густая растительность. В доме все понимали: папа сидит на денежном месте. Фима не только на нём сидел, но и спал на нём. Сверхдоходы, в разном обличье, складывались в когда-то дембельский чемодан с металлическими углами, безжалостно кантовавшийся много раз, изначально прямоугольный параллелепипед, хранившийся под родительской кроватью, в изголовье которой висел подарок на свадьбу, килим ручной работы со стрелкообразным рисунком, причём все острия направлены, будто на детской карте сокровищ, вниз под кровать на то самое место. Фиме с Фаиной приятно было на ночь пошептаться о том, куда прятать добро после заполнения, а это предвиделось не так уж нескоро.
Был месяц май. Цвела сирень. Бурная зелень начала вспыхивать разноцветьем. Квартира Рубзахеров была завалена учёными книжками, художественные временно отложены. Девочки готовились к экзаменам.
Пятница. Неизвестный условный рефлекс заставлял готовиться к семейному ужину. Фима возлежал в кресле с ироничной улыбкой, полузакрытыми глазами следил в телевизоре за Юрием Сенкевичем, облепленным гнусом на другом конце света. Девочки разбрелись по комнатам, занимались.
Смеркалось. В дверь позвонили.
- Фима, откгой двегь, - донеслось из кухни, - у меня гуки ггязные, кугицу газделываю.
- А девочки что?
- Не делай негвы. Это, навегняка, твои дгужки-мегзавцы в гагаж зовут… - она не договорила, Фима уже открывал.
Дверь, приоткрывшись, кандально брякнула цепочкой. Мордатый характерно ткнул «корочку» в щель.
- ОБХСС. Вы Леонид Ефимович? – рявкнул милиционер в штатском.
Левый глаз рванулся на север, правый – в Китай.
- Нет, вы не туда попали, - обомлевший Фима захлопнул дверь, руки задрожали, передав вибрацию голосу, - Фая, девочки, милиция! – закричал он, понимая, что всё только начинается.
В дверь ударили кулаком.
- Ошиблись, Ефим Леонидович, откройте, милиция!
Тут уж выбора не оставалось.
Вошло пятеро: трое сотрудников и двое понятых, они же соседи, на лицах которых уже отпечатался обвинительный приговор верховного трибунала.
Первое, что услышали вошедшие:
- Ай, всё гавно пгопало! – хозяйка замахала руками и бросилась выключать комфорки.
- Уважаемая, не ругайтесь, мы ещё не приступили к исполнению обязанностей, - мордатый поправил кобуру, съезжавшую по ремню в пах. Пивной живот нависал над этой инсталляцией. Смотрелось уморительно, но после предъявления Рубзахерам ордера на обыск, было не до смеха.
Мира, Фира и младшая Жанна выстроились по росту в шеренгу. Старшие, открыв рты, остолбенели. Жанна дрожала, ноги подкашивались.
- Ой, деточка, пгиляг, иди, иди… - мама подтолкнула дочку в родительскую спальню. – Слабенькая она, извините.
Не важно, откуда всё это прилетело, или, как правильно заметила Фаина «всё гавно», а важен апогей происходившего.
Когда один глаз Фимы вышел на второй круг по земной долготе, а второй – по широте, троица, во главе с мордатым и семенившими позади понятыми, перешла в спальню.
Жанна, соскочив с кровати, прижалась к маме, не переставая дрожать. Не успели ужаснуться хозяева и насладиться понятые, как, ловко шаря руками и взглядами, милиционеры вынырнули из-под кровати. И… ничего.
Встряхнув кобурой на причинном месте, мордатый уселся собирать подписи присутствовавших.
Взъерошенному Фиме, на прощание, бросил:
- А Вы, гражданин Рубзахер, не так просты, как Ваша фамилия.
- Всё гавно… мы честные ггаждане! – разделительно всхлипнув после «о», выкрикнула вслед Фаина.
- Не ругайтесь, а то привлечём, - рявкнул, озираясь, мордатый, в косолапии которого, даже сзади, просматривалась болтающаяся кобура.
Только захлопнулась дверь и лязгнули пару засовов, как в недоумённые лица родителей прилетел детский вскрик:
- За окном! – и Жанна без сил опрокинулась в кресло.
Фима вывалился в открытое окно прямо на чемодан. В темноте и в кустах его никто не мог видеть. Он остервенело обнял сокровище, а успокоившись, уронил на него слезу.
Прошли годы. Мира, Фира и Жанна поступили, закончили, устроились, причём смешивать или думать, что одно следует из другого, совершенно неправильно. Процессы были автономны и требовали поддержки извне, то есть от родителей.
И.А., Софочка и другие вторсырьевые коллеги поимели удовольствие покушать гефилтефиш на свадьбе у Миры и Фиры, которым старшие Рубзахеры, подтверждая правоту мордатого о скрывающейся непростоте, преподнесли по «Москвичу» и двухкомнатной в шаговой, слава Б-гу не в тапочках, доступности от родного гнезда.
Мир, покой и бесконечные лобзания продолжались до свадьбы Жанночки. Те же гости, та же фаршированная рыба и квартира с машиной в подарок. Только трёхкомнатная с видом в парк имени Дзержинского, и экспортная «Волга» с цветными катафотиками на дверях в велюровый салон.
Мира и Фира, улучив момент, пригвоздили предка с укорами. Фима, сведя глаза на запад и восток одновременно:
- Доченьки мои, полудрагоценные, если вы забыли за чемодан, то за него помнят папа и мама также ясно, как за то, кто нам делал вырванные годы в большую войну, не будь мы Рубзахеры.
Прошли годы. Коричневые дома-коробки с одной стороны, с другой – океан; песчаный широкий пляж, деревянная набережная и пирс. Пляж длинный, аж до самого Лонг-Айленда.
- Каждый газ погажаюсь, как кгасиво! – отхаркивая мокроту, восторгалась, закутываемая в широкий луивитоновский шарф заботливыми, дрожащими руками кучеряво седого мужа, Фаина.
- Да, - выдохнул в ответ, сквозь одышку, Фима, - жаль, Софочка, Израиль Абрамыч так и не увидел…
- Ничего, Фима, за то наш сынок Изя нагонит. Слава Б-гу, папа ему всего надавал.
- Да, грех жаловаться, Софочка. Застегнитесь, холодает.
- Ага, зябко. Может, как завсегда, по глитвейну? – предложила стройная женщина в возрасте, - Фаина, Ви какое сёдня хочете?
- Ай, всё гавно, - в унисон отозвались Рубзахеры.
И все рассмеялись.
Моше