В МЕЛКУЮ КЛЕТОЧКУ Посвящается Шимону.
- Полкило в руки! – просвистевший над кучерявой Яшкиной головой остервеневший вскрик, вновь взбудоражил очередь в колбасный отдел. «Докторская» закончилась, осталась из оленины. Будучи замечательной редкостью в заполярном городке, колбаса так же волновала сознание граждан, как свобода Луиса Корвалана или победа в Великой Отечественной. Яшку на передовой поставила Зоя Ивановна, соседка по общаге, уборщица и вахтёрша, мастерски выпекавшая кулебяку и знавшая всё обо всех. Бориса, Яшиного папу, она жалела, а значит любила, находясь в том возрасте, когда упругие предметные очертания второго растворяются в едкой жидкой субстанции первого, образуя, пока не вызывающее отвращения, пюре. Зоя Ивановна забирала Яшку из старшей группы детсада по просьбе отца и, в меру используя его возраст и сообразительность по дороге, вела в общежитие, в комнату на втором этаже.
В этот раз, отбежав в овощной, оставила мальчика сторожить очередь «за этой с ногами», бабушкой, из авоськи которой торчали куриные лапы, замершие в последний момент жизни тайным знаком языка глухонемых. Очередь подходила и опытный Яшка, понимая, что можно и пролететь, начал волноваться, озираясь по сторонам. Когда усталая, безжизненно мордатая продавщица, уперев руки в жирный прилавок, уважительно взглянула, похожими на начищенные папины кирзачи, густо намазанными ваксой глазами, в сторону удалявшихся лап из авоськи, сзади стоявший небритый детина перегнулся через кучерявую голову мальчишки и, указывая грязным потрескавшимся пальцем под себя, громыхнул:
- Кило нам, на двоих.
Яша, не понимая, что происходит, распахнул глаза и поднял голову, собираясь произнести «дядя, я вас не знаю», когда подлетевшая Зоя Ивановна накрыла ситуацию канонадой:
- Ах ты, мудачина, я тебя ща полотенцем побрею, вдвоём он! Нам с Яшей кило, потом этого аферюгу в милицию сдайте!
Опытная очередь сзади качнулась в вялом возмущении, одинаково понимая обе стороны.
- Пойдём, деточка, баба Зоя купит тебе вкусненькое.
Пока они продвигались в отдел бакалеи, привыкший размышлять мальчик думал о колбасе: она вкусная, как всё то, что он любил в бакалейном. Вкусное бывает разное, а вот разное не всегда вкусное. Объяснить Яша себе не успел. За десять копеек красный стеклянный конус наполнил стакан томатным соком, а за пятнадцать встал перед глазами мальчика вафельный стаканчик с мороженым.
На лестнице общаги было накурено. Стоявшая на подоконнике жестяная банка из-под кофейного напитка «Колос», ощетинилась торчавшими кверху закусанными бычками «Беломорканала», как с карикатур далёкая, злая, утыкавшая себя ракетами, Америка.
Яшка здесь всегда задерживал дыхание, и его сил хватало ровно до второго этажа, за что он хотел бы сказать спасибо неведомым силам, давшим им с папой комнату именно здесь.
В тусклом свете болтавшихся без плафонов лампочек, раскачивая собой крашеные доски пола, упираясь жирными руками, как всегда, в одни и те же промасленные отпечатки своих же ладоней на выцветших обоях, болтался, ожидая освобождения уборной, сосед Потапыч. В моменты баланса в организме алкоголя и мочи, уста его переставали принимать сигналы сверху, отправляясь в одиночное плаванье по этим двум первоосновам, и Потапыч нёс чушь.
- Тут вам не там. Бухты крыкнулись в рыко. Окописев сизок стуропился кльзя. Прысик купикнулся. И всё. – капал слюной на пол, размышляя о своём, одинокий «мореплаватель».
Когда Яшке удавалось такое услышать, он замирал, словно слышал сказочные заклинания или непонятные слова из книжек, читавшихся папой на ночь. Потапыча мальчик совсем не боялся с тех пор, как они однажды повстречались в коридоре. Разойтись было нелегко, взрослого штормило, но он, собрав остатки измотанных «ураганом» сил, всё же прилепился к стене так, словно рухнул на пол, и мужественно, вздрагивая и хрипя, дождался, пока соседский мальчик пройдёт к себе в комнату.
- Потапыч, - грозно рыкнула Зоя Ивановна, - Я тебя до хаты пущать не буду в непотребном образе. Ладно, сам опустился, а дитям пример какой.
- Не бзди, стрыпуха. Глюкани клуханку, - ласково просипел он и ввалился в освободившийся туалет, из которого, хромая строевым, вынырнул отставной прапорщик Зыкин. Он разговаривал, по-военному чеканя слова, и всегда добавляя, видимо, любимую, самую начальственную команду.
- Ты бы его дождался, да в койку уложил, - махнула в сторону закрывающейся двери туалета женщина.
- Здравия желаю, отставить, я не сторож брату моему, отставить, как сказал Брут Цезарю, отставить, выстрелив ему прямо…- поперхнулся, осознав, видимо, жестокость сказанного при ребёнке.
- Ага, ты не сторож, ты долбанько! – рявкнула Зоя Ивановна, впуская Яшу в комнату. – Ну, я по делам, а ты знаешь, что делать, деточка, - взмахнув седой прядью, провожатая удалилась.
Яша сунул драгоценный кусок колбасы в холодильник между бутылкой кефира и сырком «Дружба», и стал обстоятельно слизывать мороженое, стоя перед окном, за которым ветер остервенело болтал телевизионный кабель, изредка хлопая им по раме. Только начались белые ночи, но белого за окном не найти, скорее все оттенки серого и пыль. Носит её вдоль по земле, из прошлого в будущее, испокон веков в далёкое, наверняка, счастливое будущее. Не то, что снег или дождь, появляющиеся неизвестно откуда и исчезающие непонятно куда. Где-то на морском берегу, сорванные ветром песчинки, летят, летят до предела, столкнувшись с которым, могут образовать новую гору или остров…
Облизав пальцы, Яша вышел на кухню помыть руки. Из туалета, видимо, разбалансировав уровни жидкостей, доносилось внятное пение: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…»
Увидев мальчика, незнакомая тётка подхватила кастрюлю с борщом и, потряхивая широкой кормой, обтянутой подстреленным халатиком, устремилась к выходу. За ней, передразнивая походку, расставив руки так, будто нёс тётку с борщом, шагал краснолицый, улыбающийся в предвкушении удовольствий, дядя Микола, приговаривая:
- От гарно! Поисть, потим ужалить, або спочатку ужалить, от пытання то, - он на ходу подмигнул Яше, откручивающему двумя руками, барашек на мойке. Нервно дымивший в форточку прапорщик обратился то ли к пыли за окном, то ли к отражению в окне мальчика:
- Опять же ж новая, отставить, от блатота, ему и борщ, и все удовольствия, отставить, а другим караул на дальнем посту, отставить, - Зыкин глянул за окно, внизу никого не было, и он выстрелил бычком в форточку, а тот врезался и рухнул в междурамье, выдав микросалют искрами. – Бля, отставить, и тут промах, даже тут не прёт, отставить, - бухтел, раскрывая внутреннюю створку и доставая отсалютовавшую гильзу.
В кухню вошёл папа. Яшка привычно обнял папину ногу и ткнулся головой в живот, а на его кучерявую голову опустилась тяжёлая ладонь.
- Пойдём домой, расскажешь мне всё, - тёплой усталостью накрыл папин голос.
- Здравия желаю, отставить, Борис, - заискивающе пролепетал прапорщик. Борис не ответил, и Яшка знал почему. Совсем недавно Зыкин настойчиво угощал его вареньем. Мальчик отказывался, папа не разрешает ничего брать у чужих.
- Как же, отставить, чужие, а был бы еврей, так был бы свой, отставить. Всё у вас с подвывертом, с тайной, отставить, а у меня душа широкая, русская, отставить, вот хочу жидёнка угостить и угощаю… - он не закончил, в кухню вошёл папа.
- Яш, иди в комнату, - он проводил взглядом сына до коридора, а тот, замерев за углом, услышал глухой удар, кашель прапорщика и его сдавленный хрип:
- За что? Доброе дело, отставить, хотел, а ты, жидяра… - ещё один удар и громыхание опрокинутых табуреток.
Борис работал плиточником. Именно эта специальность понадобилась на севере, когда он решил покинуть родной город. В Заполярье платили хорошо, а значит сына поднимать легче.
- Ну рассказывай, как день прошёл? – стряхнув ботинки, папа растянулся на диване. Яша запрыгнул на него и на скаку доложил о колбасе, а так больше ничего особенного. – Да, сынок, Зоя хорошая, только несчастная, потому что одна. От этого и кидается на всех, защита такая. Жаль, что часто они одинокие. Мне вот тоже всё больше такие нравились, а тихие и скромные в это время замуж повыходили и живут себе.
- А наша мама, пап, какая была? – продолжал скакать Яшка.
- Почему была, есть она… Где-то.
- А почему?..
- А когда её нет, то какая разница почему. Кстати. Ну ка…- он бережно повалил сына на диван, встал и из рабочей куртки достал толстенькую тетрадку. – Вот, это тебе. В мелкую клетку. Первая такая в твоей жизни. Будем в школу готовиться, ну и играть тоже.
- Ура, в клеточку, - завопил Яшка.
- Да, да, в мелкую, - задумчиво произнёс отец. – Она, как жизнь, трагедия в мелкую клеточку.
- Что, пап? – распахнул непонимающе глаза ребёнок.
- Я говорю, и в морской бой, и в танчики, и в крестики-нолики очень удобно играть. А ещё, сейчас я тебе скажу по секрету, - он склонился к детскому уху и прошептал, приятно щекоча. – Ты увидишь скоро море.
- Море, – протяжно выдохнул сын.
- Да, настоящее. Мы поедем в Геленджик, там готовят пионерлагерь и им нужна моя помощь. Нас с тобой выбрали за мою хорошую работу и твоё примерное поведение.
На самом деле, намечалась проверка из Москвы и всяких неблагонадёжных, алиментщиков, евреев, судимых, решили любой ценой отослать подальше с глаз.
- Да, Яш, и ещё. Мы поедем на поезде, даже на двух, с пересадкой.
- С пересадкой, - загадочно повторил малыш. Именно это слово заворожило больше всего. Нехитрый мотивчик, который он сам и сочинил, напевался аж до самого отъезда: море, поезд, пересадка…
Чемоданчик у папы, ранец за плечами у Яшки, четыре оборота ключа вместо обычных двух, и вот уже запах поезда, не очень приятный, но очень важный, им пахнет всё, пахнет воздух, которым дышишь, и с ним врывается пространство с бешено меняющимися творениями то Б-га, то человека, которые в угасающем сознании, засыпающего на верхней полке мальчика, смешиваются, открывая ещё менее ограниченные возможности детским снам.
В унисон тёплой весне, начинающим завязям урожаев и воплям птичек, соединяющихся в пары, громыхала, строгала, пилилась и покрывала себя отборным матом реконструкция пионерлагеря. И так это всё Яшке понравилось, так захватило неокрепший детский дух, что он громко и радостно, во весь голос вскрикнул:
- Папа, писять!
- Вон туда беги, в сторонку, под деревья.
Мощная струйка орошала цветущую яблоню, запуская по спине приятную дрожь. Сверкнувшая синева из-за раскачиваемых тёплым ветром веток привлекла внимание.
- Папа, - заверещал, натягивая на бегу штаны, малыш, - Там море!
И вот они уже бегут вьющейся по склону песчаной дорожкой, между безалаберно разбросанными, пока безуспешно пытающимися утопиться в зелени, домишками, к нарастающему шуму набегающих волн. Борис стряхивает ботинки, ранец и чемоданчик тоже на песке. Он подхватывает на руки своего малыша и входит в ещё обжигающую холодком воду. Рука его вонзается в Яшкину кучерявость, словно форштевень в набрасывающуюся волну, и прижимает голову сына к своей груди. Отец плачет, обжигая пухлые щёчки мальчика, горячими каплями. Тот, упираясь, отстраняется.
- Почему ты плачешь, папа?
- Я… Я очень хочу сделать тебя счастливым, и вот так неумело делаю.
- Не плач, пап, мне хорошо. С тобой хорошо.
И они вместе стали смотреть вдаль. Туда улетают песчинки и уплывают капельки, может даже те, что пролетят когда-нибудь мимо общаги далёкого северного городка, в окне которой мальчик ждёт с работы папу.
Моше