Комната в заброшенном доме (продолжение)
«Камин?!» - мысль эта обожгла, как должно быть обжигает металлическая решетка в лютый мороз, сей же миг, пробудив молодого человека ото сна. Поль открыл глаза и осмотрелся; по стенам, в тех местах, где они не были окончательно завалены, и на потолке едва дрожали густые причудливые тени. Стараясь не шуметь – кто его знает, с кем доведется столкнуться посреди ночи, да еще в таком странном месте – и, вслушиваясь в каждый шорох, юноша медленно пополз к самому краю своей импровизированной перины, чтоб разведать обстановку и решить, что же делать дальше. Чьи-то тихие голоса то и дело терялись в пыльном, захламленном пространстве комнаты, будто и не голоса вовсе, а отголоски. Ни слова нельзя было разобрать, и Поль решил подобраться к незваным ночным посетителям поближе. Перекатываясь через тюки и свертки, коих здесь было до чрезвычайности много, он, наконец, приблизился к самому краю этой странной баррикады и осторожно выглянул из-за вороха изъеденных молью ковров.
Внизу, чуть поодаль, в дальнем углу комнаты действительно горел большой, украшенный лепниной камин, рядом с которым вокруг небольшого журнального столика, на котором были беспорядочно разбросаны игральные карты, стояли три массивных кресла с красивыми резными подлокотниками. Единственное в этой части помещения высокое окно было затянуто плотными гардинами, и пламя камина выхватывало из густых, как туман потемок лишь три фигуры, сидящие в креслах. Странная то была компания, у Поля даже перехватило дух.
Практически напротив него, вполоборота, в довольно элегантном, но не совсем удачно сидевшем жилете, расположился моложавый мужчина с длинными до блеска черными волосами, как будто бы слегка напомаженными, аккуратными усиками и выдающимся по-птичьи тонким, прямым носом. В его руках был небольшой блокнот, в нем он аккуратно вырисовывал какой-то цветок, под которым размашистыми, но изящными буквами значилось «Vinca minor». На лице писателя играла легкая улыбка, вернее даже тень улыбки, отстраненной и задумчивой.
Чуть поодаль, по другую сторону от стоявшего по центру кресла, сидел еще один примечательный субъект. Бегающие из стороны в сторону утомленные, встревоженные глаза, жиденькая светлая бородка и преждевременно обозначившаяся на массивном, широком лбу лысина говорили о своем хозяине лучше фраз и цитат. Сидел он, закинув ногу за ногу и как-то неестественно скрестив руки, его взгляд рассеяно блуждал по поверхности стола, а в душе, не иначе, зарождалась очередная людская трагедия. Молодой человек имел на редкость болезненный вид и потому выглядел старше двух своих соседей.
Третий сидел практически спиной к потерявшему дар речи Полю, голова его лишь самую малость клонилась в бок, но и с этого угла над высоким воротом была прекрасно видна курчавая шевелюра со знаменитыми едва ли не на весь белый свет бакенбардами. Мужчина, время от времени обмакивая перо в чернильницу, выводил какие-то завитушки, из которых раз за разом складывались то слова, то чьи-то профили. Вид у него был праздный, скучающий, даже немного отсутствующий, мысли поэта будто бы парили вдалеке от пыльной, тусклой комнатки, набитой театральным реквизитом. Не успел Поль подумать о том, что все это может быть причудливым сном, как вкрадчиво шептавшее перо резко скрипнуло и смолкло, закончив свой автопортрет.
- Любезный друг мой, извольте присоединиться к нашему скромному, хоть и довольно безрадостному обществу, раз уж волею судеб занесло вас в это диковинное пристанище, - третий выдержал паузу, - той самой старины глубокой…
Мужчина в жилете усмехнулся и тут же пригладил свои усы, которые, впрочем, и растрепаться-то ничуть не успели, а болезненного вида молодой человек от неожиданности вздрогнул и принялся всматриваться в темень, подступавшую вплотную к троице. Поль, мигом покинувший свое укрытие, отряхнувшись и кое-как разгладив измятый после ночевки костюм, аккуратно подошел к сидящим у камина. Осиявшие своим даром каждый закоулок этого серого и задумчивого города гении сидели, освещенные догорающими в предрассветном мраке поленьями. Сколь символична и величественна ни была эта картина, нежданный гость то ли по привычке, то ли еще не до конца осознав необычность происходящего, был так же прост и весел, как и в кругу однокашников.
- Мое вам почтение, - Поль вежливо поклонился, продолжая при этом все так же разглядывать словно бы сошедших со знаменитых полотен писателей, - чтоб не хотеть присоединиться к вашему обществу, нужно быть, по крайней мере, умалишенным.
- Господин пишет стихи иль прозу? – пронзительный взгляд черных глаз и внимательный птичий профиль заставили юношу пожалеть о необдуманном как следует решении спуститься к огню.
- О нет, боюсь, если когда вдохновенье меня и посещало, то уж конечно не для того, чтоб…
- Увольте, милый мой, - прервал Поля сидящий в центре, - вдохновенье… Способность привести себя в рабочее состояние, не боле. Уж мне-то вы, надеюсь, верите?
- Уважайте жизнь, цените ее дары, - тихо, но твердо и уверенно, проговорил молодой человек с бородкой, - ведь она куда богаче всех людских выдумок.
- Лишь первый шаг труден – третий, ласково улыбаясь, протянул свое старенькое перо Полю.
Мужчина в жилете, аккуратно сложив свой рисунок и спрятав его в карман оного, встал и медленно, как будто бы с опаской, подошел к затянутому плотными светонепроницаемыми шторами высокому окну. Слегка раздвинув их он глухо вздохнул.
- Если светит солнце – пора найти нового героя, - сказал он, повернувшись в пол оборота, обращаясь не то к самому себе, не то к Полю, не то и вовсе ни к кому конкретно. Что-то в словах странных хозяев комнатушки заставило юношу погрузиться в небывалые раздумья, сам того не сознавая он шагнул к столу, сел в освободившееся кресло с красивыми резными подлокотниками и практически в то же мгновение, резко вздрогнув, проснулся. Слева от него находился еще теплый, но уже окончательно затихший камин, на столе напротив лежали разбросанные карты, среди них можно было разглядеть небольшой листок, исписанный вензелями, завитушками, узорами, составлявшими порой целые портреты и натюрморты в миниатюре, за окном уже зачиналось свежее морозное утро, окрашивая погрузившееся в темноту помещение в нежные холодные оттенки; между пальцев Поля все еще было зажато пушкинское перо.
***
От Поля-бонвивана осталось лишь блеклое воспоминание. Былые его забавы, его гуляки-приятели и развязные товарки, шумные вечера и хмельные рассветы, душные салоны и пестрые вертограды, прокуренные насквозь кители и разящие модными духами облезлые шали остались в прошлой, какой-то на редкость нелепой, бессмысленной жизни, из которой разве что оставалось позаимствовать бессонные ночи и практически черный, отливающий на свету рубинами бокал кларета. Сочинялось Полю удивительно воздушно, но при этом не легковесно и ветрено, советы гениев не пропали даром, а сама жизнь спешила делиться со столь благодарным слушателем собственной – гениальной в своей простоте – тысячелетней мудростью.
Юноша прослыл чудаком и эксцентричным нелюдимом, хотя каждая услышанная им на просторах Коломны фраза, каждая запечатлевшаяся в его памяти картина быта становилась источником вдохновения. Поль не искал общения – он искал героев, историй, он с одинаково неистовой жаждой льнул и к торговкам с рынка, и к извозчикам с постоялого двора, и к заезжим служивым, спешащих на побывку, к бедным прачкам и дворянской прислуге, видя за их далеко не всегда притягательными фасадами неиссякаемый источник невообразимых рассказов. Когда он не сидел, запершись в своей коморке с рукописями, разделяя судьбы своих персонажей, гулял он вдоль многочисленных рек и каналов, погружаясь в неспешно перекатывающиеся волны бытия. Этому периоду его жизни мог бы позавидовать и старик Дюма, столь плодотворно трудился Поль.
Из-под подаренного пера то и дело возникали персонажи, которым хотелось сопереживать, их хотелось любить и ненавидеть, судьбы, вымышленные молодым писателем, то и дело тесно переплетались с реальными человеческими уделами, стирая грань между правдой и вымыслом, просачиваясь сквозь стены навстречу своей музе – жизни. Так пролетела большая часть года, лето осталось за плечами да в строках последнего произведения Поля, которому в преддверии зимы приходилось все чаще задумываться над пропитанием и жильем, ведь остатки его крошечных запасов таяли гораздо, гораздо быстрее, чем ему хотелось бы. Продолжая совершенно все время посвящать своим героям, коих прибавлялось едва ли не с каждым солнечным днем, юноша стал носить рукописи в издательства. Днями он терпеливо стаптывал последние башмаки, испрашивая позволения выпустить в свет хоть что-то; дни складывались в недели настолько стремительно, что их размытые очертания не оставляли и следа в сентиментальной памяти «зеленого сочинителя». Раз или два за последние месяцы третьесортный журнальчик или захудалая газетенка печатали за гроши сущие крупицы творений юноши, живых, но чахнущих в неволе; Поль пробовал работать, но его персонажи, поднимая в душе гвалт, требуя к себе внимания, умоляя дать им волю, раз за разом сводили на нет все его попытки заняться чем-то другим.
Неотвратимо подступали первые холода. А здесь они, как известно, больше всего на свете обожают прямо таки преступную внезапность. Нет ничего более приятного для этих заморозков, чем прихватить и сковать за ночь все еще изумрудную поросль. Молодому литератору становилось все сложнее сводить концы с концами, вернее они даже и не сводились вовсе, скорее так могло показаться стороннему человеку. В жилище Поля царила сырость, ведь ему уже очень давно не было чем топить свою комнатушку, зато повсюду в оберточной бумаге аккуратно лежали перевязанные меж собой листы законченных трудов, ожидая своей участи, молча и терпеливо. Тем утром у юноши были гости, пара-тройка его закадычных товарищей, непривычно громогласная компания для уголка, который в последнее время облюбовал служитель муз.
- Ну, в самом деле, Поль, пора и меру знать!
- Поль, остановился бы ты пока не поздно!
- Приснилось тебе что-то с перепою, с кем не бывает? Что ж теперь свет клином на всем этом, - один из однокашников писателя окинул встревоженным взглядом окружающую обстановку, - сошелся, а? Сам же видишь, что ничего из этого не выходит, Поль.
Мало по малу, капля за каплей слова эти подтачивали и без того шаткую уверенность юноши, страдавшую от беспрестанных отказов издателей и неспособности прокормить себя иным путем, ему и самому осточертело быть посмешищем среди недалеких, непонимающих, недостойных. Их истории? – Бури в грязной, мутной луже, смрадном рассаднике пороков и беспросветной глупости и только! Жизнь? – Дорогостоящий аттракцион самообмана и повсеместной лжи! Лирика? – Не более чем легкая туника, скрывающая под собой все гнусные прелести разврата!
- Так тому и быть,- уже стоя в дверях, пожимая друг другу руки, говорили молодому человеку дружки, - дадим Полю-писателю последний шанс, до вечера!
- На том и порешили, - отвечал хозяин комнатушки, - ждите нынче вечером либо разжившегося, наконец, определенной суммой модного беллетриста, - как и прежде с веселой улыбкой произнес Поль, - либо того, кто смачно, от всей души, плюнул прямо в лицо гениям нашего с вами многострадального отечества, ей Богу ждите!
Свою пылкую речь юноша завершил уже без смеха, что в глазах гостей лишь подчеркивало всю серьезность его намерений, и, распрощавшись, по привычке они тут же направились прямиком в вышеупомянутый салон, дабы успеть подготовить соответствующий прием этому блудному сыну.
Поль был действительно настроен более чем серьезно, он собрал наиболее удачные работы в стопку, остальные же, аккуратно разложив по полу, тщательно рассортировал; он составил несколько лаконичных и довольно смелых писем с прошениями, на случай, если книгопечатники и редакторы не сумеют принять его тотчас; спрятав поглубже во внутренний карман своего кителя старенькое, теперь уже совсем источенное перо, юноша надел шляпу, постарался придать себе уверенный и строгий вид и, наконец, шагнул за порог. Светлое утро обещало погожий и теплый осенний денек, однако налетевший еще за полдень со стороны Финского залива ветер, уже к вечеру, упиваясь наступившим раздольем, мчался по улицам города наперегонки с косым холодным дождем, временами переходящим в мокрый снег.